bunch of nerds trying to fight a god
.
когда я прихожу с первого пробника, я сплю, только потом открываю учебники, чтобы успеть за оставшееся время повторить задачи, которые я решала последний раз полтора месяца назад, когда я возвращаюсь со второго пробника, я снова сплю. потом мне снова нужно идти на занятия, перед этим я встречаюсь с А., а возвращаясь пешком, от курсов до дома около четырех километров, я все пытаюсь вспомнить, как должно выглядеть мое лицо сегодня, я одергиваю себя, я сталкиваюсь коленями и путаюсь в ногах, я не могу дышать, в глазах соленая вода. когда я дохожу до дома, я не могу читать, смотреть финчера, говорить, я хочу только спать. я жду, пока сестра кричит на меня, она кричит так, что у меня начинает болеть голова, когда она толкает меня в плечо, я расплескиваю на себя кипяток. она кричит еще какое-то время, пока я пытаюсь вытереть воду со стола и пола, пробковым полотенцем собрать ее с бедер, потом уходит. я замираю на несколько минут над лужей на полу, мне хочется лечь и заплакать, но кафель холодный, сестра совсем рядом, а я не могу так, так нельзя. я прибираюсь, мою посуду, вешаю штаны сушиться (они уже не сидят на мне хорошо, потому что я ненавижу себя, а еще потому что с прошлой недели с меня сползло еще несколько сантиметров), возвращаюсь в комнату, сворачиваюсь на кровати, ставлю будильник, снова сплю. мне ужасно, ужасно холодно, несмотря на то, что кожу все еще саднит после кипятка, мне холодно так, что хочется заплакать из-за этого, потому что обидно, я свернулась в нескольких свитерах и старых клетчатых штанах отца, мне холодно, холодно, холодно. меня все преследует назойливая мысль о том, как же мне хочется быть красивой сегодня, вчера, мне так хочется быть красивой, потому что люди любят красивых людей, люди обнимают красивых людей, а я вспоминаю все истории о мертвецах, которые убивали любимых, потому что были голодны до человеческого тепла, им хотелось спрятаться от холодных костей, мне нужно тепло, человеческое тепло, мне хочется иметь значение, мне хочется, чтобы рядом кто-то говорил, постоянно говорил, потому что иначе начинаю говорить я, а мои разговоры так часто возвращаются к мысли о том, насколько это больно - если тебя пырнули ножом, как долго я бы чувствовала лезвие в животе, если бы оно прошло через зелено-белую кожу до рукоятки? я чувствую, насколько я больна, насколько больная моя голова, я чувствую себя, как человек, загнанный в неудобную неразношенную обувь не по размеру, только обувью такой оказывается все. это не помогает прогнать холод и какое-то песье, нечеловеческое одиночество, инстинкт, толкающий меня под руки. я надеваю самое любимое платье, любимые колготки, я трачу время на то, чтобы сделать что-то со своим лицом, я надеваю кольца и сережки, все это время я чувствую себя так, словно пытаюсь соскоблить корку с разбитой коленки, мне как-то неловко и странно, я чувствую в голове какую-то особенную томливость и пустоту.
у него широкие, горячие сухие ладони с очень грубой кожей, которая немного царапается, когда он проводит рукой по моей шее, заводя руку за спину, чтобы потрепать меня за ухо. он смеется и говорит что-то, я сначала не слушаю, потому что низкий голос отдается где-то в диафрагме, я вспоминаю, как последний раз сидела прямо перед барабанами, на которых играли, и это чувствовалось в ногах, руках, животе - мне кажется, он мог бы наговаривать стихи для глухих, он позволял бы им обнимать себя, брать себя за руки, и они бы заглядывали ему в глаза и ссутуливали плечи, потому что он казался бы им божеством, потому что он дарил бы им звучание. мне не нужно быть глухой, чтобы он казался мне божеством. он смеется при других, говоря что-то о том, что он единственный мужчина в моей жизни, мой первый, вокруг какой-то серебряный, легкий разный смех, я опускаю глаза и пытаюсь представить, будто я не ощущаю его руку на шее даже тогда, когда он с некоторым промедлением ее убирает. на нем сегодня рубашка, которую он украл у кого-то из кино, идеально белая, идеально сидящая и выглаженная, рубашка, кричащая об уверенности, успехе и совершенстве. он еще несколько раз дотрагивается до меня сегодня, наклоняясь надо мной, надевая на меня очки, когда они слетают с меня на учебники, потому что моя удача распространяется даже на них, я где-то потеряла винтик от дужки. каждый раз мне кажется, что на коже остаются следы. я все еще чувствую себя неправильно после того, как милый мой пьяный физтеховец положил руку мне на бедро, я не понимаю, я не хочу понимать.
когда я встречаюсь ненадолго с А., она заказывает для меня и себя особенно вкусный кофе, сидит рядом со мной, закинув ногу на ногу, она хочет, чтобы я говорила, но я не могу, поэтому говорит она, она улыбается мне, ее улыбка красива, но сегодня почему-то кажется какой-то неуместной. когда она смеется, ее легкий, красивый смех сегодня кажется каким-то неестественным. когда она, рассказывая мне что-то об однокурснике, смотрит на меня и поправляет аккуратным движением короткую юбку, она такая хрупкая и красивая, вечно в чем-то коротком и странном, но сегодня виден край ее чулок, я ношу такие же, это красивые чулки, но сейчас это выглядит как-то особенно пошло. последний раз я видела их на ней, когда она стояла в них передо мной в своей холодной квартире с большими окнами с деревянными ставнями, фотографиями одри хепберн и полками с книгами из детских серий, я сидела на высоком матрасе у стены, который заменяет ей кровать, он смешно проседает, когда она, как-то особенно красиво жестикулируя, садится рядом со мной. я вспоминаю, как поспешно, осознав все, я начала собираться. на ее лице прорезалась все так же красиво, как и все на ней, выглядящая печаль, когда она, вцепившись в мою руку, провожала меня до остановки, невпопад рассказывая о том, как она последний раз вышла на балкон и трижды ударила себя ножницами (я видела эти точки-следы, выглядят они пугающе, она такая маленькая, а кажется, будто на ней следы войны). сегодня, придерживая для меня дверь, она тянется к моей руке, не думая, я делаю какое-то неловкое движение, уворачиваясь, будто мне нужно найти ключи или что-то такое. она больше не тянется ко мне и, пока мы идем до перекрестка, выглядит так, будто вот-вот расплачется.
я чувствую себя худшим человеком. но, в конце концов, что мне остается, когда я могу только спать? я не думаю ни о чем, я снова влезаю в одежду, которая пахнет отцом, и пытаюсь не умереть от холода.
когда я прихожу с первого пробника, я сплю, только потом открываю учебники, чтобы успеть за оставшееся время повторить задачи, которые я решала последний раз полтора месяца назад, когда я возвращаюсь со второго пробника, я снова сплю. потом мне снова нужно идти на занятия, перед этим я встречаюсь с А., а возвращаясь пешком, от курсов до дома около четырех километров, я все пытаюсь вспомнить, как должно выглядеть мое лицо сегодня, я одергиваю себя, я сталкиваюсь коленями и путаюсь в ногах, я не могу дышать, в глазах соленая вода. когда я дохожу до дома, я не могу читать, смотреть финчера, говорить, я хочу только спать. я жду, пока сестра кричит на меня, она кричит так, что у меня начинает болеть голова, когда она толкает меня в плечо, я расплескиваю на себя кипяток. она кричит еще какое-то время, пока я пытаюсь вытереть воду со стола и пола, пробковым полотенцем собрать ее с бедер, потом уходит. я замираю на несколько минут над лужей на полу, мне хочется лечь и заплакать, но кафель холодный, сестра совсем рядом, а я не могу так, так нельзя. я прибираюсь, мою посуду, вешаю штаны сушиться (они уже не сидят на мне хорошо, потому что я ненавижу себя, а еще потому что с прошлой недели с меня сползло еще несколько сантиметров), возвращаюсь в комнату, сворачиваюсь на кровати, ставлю будильник, снова сплю. мне ужасно, ужасно холодно, несмотря на то, что кожу все еще саднит после кипятка, мне холодно так, что хочется заплакать из-за этого, потому что обидно, я свернулась в нескольких свитерах и старых клетчатых штанах отца, мне холодно, холодно, холодно. меня все преследует назойливая мысль о том, как же мне хочется быть красивой сегодня, вчера, мне так хочется быть красивой, потому что люди любят красивых людей, люди обнимают красивых людей, а я вспоминаю все истории о мертвецах, которые убивали любимых, потому что были голодны до человеческого тепла, им хотелось спрятаться от холодных костей, мне нужно тепло, человеческое тепло, мне хочется иметь значение, мне хочется, чтобы рядом кто-то говорил, постоянно говорил, потому что иначе начинаю говорить я, а мои разговоры так часто возвращаются к мысли о том, насколько это больно - если тебя пырнули ножом, как долго я бы чувствовала лезвие в животе, если бы оно прошло через зелено-белую кожу до рукоятки? я чувствую, насколько я больна, насколько больная моя голова, я чувствую себя, как человек, загнанный в неудобную неразношенную обувь не по размеру, только обувью такой оказывается все. это не помогает прогнать холод и какое-то песье, нечеловеческое одиночество, инстинкт, толкающий меня под руки. я надеваю самое любимое платье, любимые колготки, я трачу время на то, чтобы сделать что-то со своим лицом, я надеваю кольца и сережки, все это время я чувствую себя так, словно пытаюсь соскоблить корку с разбитой коленки, мне как-то неловко и странно, я чувствую в голове какую-то особенную томливость и пустоту. у него широкие, горячие сухие ладони с очень грубой кожей, которая немного царапается, когда он проводит рукой по моей шее, заводя руку за спину, чтобы потрепать меня за ухо. он смеется и говорит что-то, я сначала не слушаю, потому что низкий голос отдается где-то в диафрагме, я вспоминаю, как последний раз сидела прямо перед барабанами, на которых играли, и это чувствовалось в ногах, руках, животе - мне кажется, он мог бы наговаривать стихи для глухих, он позволял бы им обнимать себя, брать себя за руки, и они бы заглядывали ему в глаза и ссутуливали плечи, потому что он казался бы им божеством, потому что он дарил бы им звучание. мне не нужно быть глухой, чтобы он казался мне божеством. он смеется при других, говоря что-то о том, что он единственный мужчина в моей жизни, мой первый, вокруг какой-то серебряный, легкий разный смех, я опускаю глаза и пытаюсь представить, будто я не ощущаю его руку на шее даже тогда, когда он с некоторым промедлением ее убирает. на нем сегодня рубашка, которую он украл у кого-то из кино, идеально белая, идеально сидящая и выглаженная, рубашка, кричащая об уверенности, успехе и совершенстве. он еще несколько раз дотрагивается до меня сегодня, наклоняясь надо мной, надевая на меня очки, когда они слетают с меня на учебники, потому что моя удача распространяется даже на них, я где-то потеряла винтик от дужки. каждый раз мне кажется, что на коже остаются следы. я все еще чувствую себя неправильно после того, как милый мой пьяный физтеховец положил руку мне на бедро, я не понимаю, я не хочу понимать.
когда я встречаюсь ненадолго с А., она заказывает для меня и себя особенно вкусный кофе, сидит рядом со мной, закинув ногу на ногу, она хочет, чтобы я говорила, но я не могу, поэтому говорит она, она улыбается мне, ее улыбка красива, но сегодня почему-то кажется какой-то неуместной. когда она смеется, ее легкий, красивый смех сегодня кажется каким-то неестественным. когда она, рассказывая мне что-то об однокурснике, смотрит на меня и поправляет аккуратным движением короткую юбку, она такая хрупкая и красивая, вечно в чем-то коротком и странном, но сегодня виден край ее чулок, я ношу такие же, это красивые чулки, но сейчас это выглядит как-то особенно пошло. последний раз я видела их на ней, когда она стояла в них передо мной в своей холодной квартире с большими окнами с деревянными ставнями, фотографиями одри хепберн и полками с книгами из детских серий, я сидела на высоком матрасе у стены, который заменяет ей кровать, он смешно проседает, когда она, как-то особенно красиво жестикулируя, садится рядом со мной. я вспоминаю, как поспешно, осознав все, я начала собираться. на ее лице прорезалась все так же красиво, как и все на ней, выглядящая печаль, когда она, вцепившись в мою руку, провожала меня до остановки, невпопад рассказывая о том, как она последний раз вышла на балкон и трижды ударила себя ножницами (я видела эти точки-следы, выглядят они пугающе, она такая маленькая, а кажется, будто на ней следы войны). сегодня, придерживая для меня дверь, она тянется к моей руке, не думая, я делаю какое-то неловкое движение, уворачиваясь, будто мне нужно найти ключи или что-то такое. она больше не тянется ко мне и, пока мы идем до перекрестка, выглядит так, будто вот-вот расплачется.
я чувствую себя худшим человеком. но, в конце концов, что мне остается, когда я могу только спать? я не думаю ни о чем, я снова влезаю в одежду, которая пахнет отцом, и пытаюсь не умереть от холода.
@темы: hahaHA i'm dead inside